Я заливаюсь краской и на мгновение прикрываю глаза. Делаю тихий вдох, когда прохожу дальше по аудитории, по которой тут же проносятся смешки. В горле сушит, но я отмалчиваюсь.

Понимаю, что Петрова просто добивается моей реакции. Неважно какой, главное, её наличие. Она будет питаться этим, пока я буду давать ей повод. А мне хватило того, что случилось тогда в раздевалке. Поэтому я безмолвно под звонок на пару прохожу к свободному столу, за которым мы обычно сидим с Соней. Только её там до сих пор нет.

Я так и провожу в одиночестве всю пару, периодически ловя на себе взгляды Полины и Жени. Они то и дело перешёптываются, а я делаю вид, что меня это не колышет.

Всё внимание дарю нудной лекции, ну и ещё немного своему телефону. Я отправляю Соне сообщение и всю пару жду от неё ответа. Но мой месседж остаётся непрочитанным.

Трофимова обиделась. Я это точно понимаю, когда она является к началу второй пары. Мы обмениваемся сухим приветствием и проводим все полтора часа без лишних слов.

Такая молчаливая Соня начинает напрягать меня даже больше, чем две дуры тиктокерши и возможность пересечься с Гориным. Мне ничего не остаётся, как вступить с насупленной подругой в диалог самой.

— Ты пойдёшь в столовую? — осторожно интересуюсь я после второй пары.

Соня согласно кивает, складывая тетрадь и ручку в сумку. И туда мы идём всё так же напряжённо молча, пока я нет-нет да и поглядываю по сторонам, опасаясь заметить среди студентов бритоголовую фигуру.

Всё это скоро окончательно вытреплет мне нервы.

— Ну, рассказывай, — Соня демонстративно важно подаёт голос, когда мы с кофе и булочками усаживаемся за столик в столовой.

— О чём? — спрашиваю сконфуженно, зажимая ладони между коленями.

И Соня сразу же пылит в ответ:

— Просветова, да что с тобой происходит? Ты странная. И кстати, странная с того самого момента, как я лоханулась и дала тебе неверный адрес клуба. Если ты всё ещё обижаешься на меня, то просто скажи об этом!

— Соня, я не обижаюсь, — честно распахнув глаза, смотрю в суровое лицо подруги.

— Тогда почему ты бросила меня в пятницу?

— Я же написала — очень разболелась голова. Сил не было там оставаться. — А вот здесь мне приходится скрестить пальцы под столом.

Я вру Соне, хоть и очень хорошо отношусь к ней. Не знаю почему, но что-то внутри меня отчаянно мешает говорить правду.

А Трофимова тем временем хмурится всё сильнее.

— Настолько не было сил, что даже не нашла меня, а просто написала сообщение и уехала?

— Мне правда стало нехорошо. — Мои указательные и средние пальцы вот-вот завяжутся в узел.

— Нехорошо? С Гориным и нехорошо? — в глазах Сони вдруг вспыхивает осуждающий огонёк. Она буквально выпаливает это на одном дыхании.

А меня как ледяной водой обдаёт. Даже не знаю, краснеть мне сейчас или покрываться холодным потом.

— Ты о чём? — в моём голосе проскакивает дрожь.

— Ещё на вечеринке до меня слушок дошёл, что тебя с ним видели. — Театральная пауза Сони заставляет меня все же похолодеть. — Тет-а-тет.

Я хлопаю глазами. Как, блин, и кто? И далеко ли уже ушли эти слухи? Шумно проглатываю свою растерянность. Хотя плевать. Сейчас я отчаянно соображаю, как выкрутиться. Или не выкрутиться? Может, сказать Трофимовой всё как есть: и про её ошибку с адресом, и про ринг, и про татуировку со стрелой, и про Горина, и вообще про всё! Может, мне и правда нужно хоть с кем-то это обсудить. Только вот мой язык будто бы тяжелеет лишь от одной этой мысли. Я не могу и звука правдивого из себя выдавить. Опять вру.

— Ну… — неловко прочищаю горло, — он просто подходил ко мне.

Соня скрещивает руки на груди:

— И ты мне об этом ничего не рассказала?

— Сонь, он был пьяный.

— Но подошёл именно к тебе. И ты молчишь!

— Горин просто попросил прикурить. Я его отшила, — вру с каким-то остервенелым отчаянием, до боли сжимая ладони со скрещёнными пальцами между колен.

Я не знаю, почему так. Разум просто требует рассказать всё Соне. Ведь можно было бы с ней это обсудить, посоветоваться. И вряд ли бы я нарвалась на какое-то осуждение. Зная Трофимову, могу предугадать лишь бешеный интерес с её стороны. Но почему-то противлюсь поделиться с ней всем, что произошло со мной за эти дни. И это ощущение просто колючим комом падает мне куда-то в желудок, а мои плечи словно опять сдавливаются пальцами Горина…

— И всё? — Соня недоверчиво приподнимает брови.

Незаметный вдох. И тихий выдох.

— Всё, — подтверждаю я своё слово ещё и кивком.

— Могла бы и рассказать, — Соня фыркает, но взгляд смягчается, а я тут же как можно флегматичнее жму плечами:

— Я не вижу в этом ничего важного.

На секунду Соня снова нахохливается и явно собирается высказать мне что-то ещё, но её глаза неожиданно округляются, как блюдца.

— Аня! Сумка! — подскочив с места, восклицает она. А ещё задевает стаканчик с кофе. Чёрная жидкость разливается по столу и на Сонины джинсы. И все сидящие рядом сразу переключают внимание на нас.

Я подпрыгиваю на стуле. Несколько мгновений удивлённо таращусь на Соню, но потом всё же оборачиваюсь и подрываюсь с места сама.

Через толпу заходящих в столовую студентов я вижу мельтешащую спину какого-то парня в серой толстовке. Его голова скрыта под капюшоном, а в правой руке болтается… Вот чёрт! Мой рюкзак!

— Стой! Отдай! — ору этому утырку вслед.

И, едва услышав мой крик, он просто грубо распихивает локтями людей у себя на пути и рвёт когти из столовки. А я ошалело смотрю на происходящее. Собственно, как и остальные студенты вокруг. Поворачиваюсь снова к Соне, а та, пытаясь отряхнуться от разлитого кофе, грозно шикает:

— Просветова, чего стоишь?!

Твою же! Меня как стрелой пробивает. Только что у меня просто из-под носа стащили мой рюкзак.

Я наконец срываюсь с места, рванув в ту сторону, где скрылся тот тип в серой толстовке. Под недовольные «эй» и «ой» расталкиваю заходящих в столовку студентов.

Выбежав в заполненный людьми коридор, верчу головой на все триста шестьдесят. Из столовой есть всего три пути бегства: прямо — на лестницу на второй этаж, направо — к спортзалу и налево — к длинному холлу с ещё одной лестницей. И именно туда стремительно направляется серый капюшон.

И я бросаюсь в ту же сторону. Лавирую в толпе, забыв, что в любой момент меня может ожидать встреча с Гориным. Я не спускаю взгляда с невесть откуда взявшегося вора, а моя голова готова разорваться от вопросов! Что за бред вообще происходит? Кому могло прийти в голову украсть мой рюкзак? Ради чего? Конспектов? А если это опять проделки Петровой?

Мне даже попросить некого помочь догнать этого придурка! Пока обращусь к нашей охране, он сбежит уже на раз-два.

Но неожиданно вор в сером не поднимается по лестнице, а скрывается под ней. И через какие-то сотые доли секунды я сама добегаю до ступенек, ведущих вниз. По ним уже разбросаны мои тетради, ручки, карандаши, методички...

Облегчение пополам со злостью заставляет меня одновременно и выдохнуть, и сжать кулаки. Да кто-то просто издевается надо мной! Своровал мой рюкзак и выпотрошил содержимое на ступеньки! На которых, кстати, не вижу ни рюкзака, ни самого вора. Зато замечаю приоткрытую дверь в цокольный этаж и свою пропажу возле неё.

Моё лицо теперь пылает не только от бега, но и от накатывающей злости. Стиснув зубы, я перешагиваю через свои вещи и спускаюсь по ступенькам. Поднимаю опустошённый рюкзак с пола и, отряхнув, осматриваюсь, качая головой. Этот паскудный воришка раскидал всё моё добро не только на лестнице, но и по коридору на цокольном этаже.

На старой плитке в нескольких метрах от двери в неярком свете лампочек вижу всё, что лежало в заднем кармане: студенческий, электронный пропуск и ключи от квартиры.

А того идиота в серой толстовке и след простыл. Значит, вот как! Придурок решил скинуть свою «добычу» здесь и сбежать в соседнее крыло академии через цокольный этаж?